Публикуется в сокращении. Полный текст статьи находится по приведенной ссылке

Игумен Иннокентий (Павлов)

НЕУДОБНЫЙ ПРЕДСТОЯТЕЛЬ, НЕУМЕСТНЫЙ ЮБИЛЕЙ

Специалистов по тому, что в цивилизованном мире именуется общественными связями (public relations), если они более или менее представляют исторический путь РПЦ-МП, должен немало удивить тот очевидный факт, что руководство сей централизованной религиозной организации практически не воспользовалось превосходным поводом заявить о себе российскому обществу, включая и его политический класс, в связи с юбилеем имевшего место в 1937 г. Большого террора, когда была уничтожена бóльшая часть православного духовенства в нашей стране, при чём большинство среди них, как раз, составляли те, кто находился в ведении Московской Патриархии. Достаточно открыть издаваемый ею ныне церковный календарь, чтобы убедиться в этом: на 1937 придётся не менее половины тех, кого в РПЦ-МП почитают новомучениками. Тут можно было бы и энтузиазм некоторой части общества, так или иначе относящей себя к РПЦ-МП, взогреть, и властям пропеть старую песню о «године лихолетия».

Но напрасно прекраснодушные представители просвещённой части новоявленной «церковной общественности» удивляются тому, что нынешняя российская молодежь не понимает, как это в российской истории какое-то Бутово может занять такое же место, как в еврейской Аушвиц. Очевидно, что этого не понимают (точнее не желают понять), прежде всего, те, кто должен был этому научить, причём не только молодёжь.

Позвольте, - может воскликнуть иной представитель официальной патриархийной структуры, - а как же совместная майская литургия в Бутове Патриарха Алексия II и митрополита Лавра в память о новомучениках? А как же перенесение туда как раз ко времени 70-летия известной сталинской инициативы поклонного креста с Соловков? Наконец, как же патриаршая визитация в Бутово 30 октября 2007 г. в день памяти жертв политических репрессий в нашей стране?

Если для кого-то эти доводы будут иметь видимость убедительности, то только не для автора этих строк, в своё время познакомившегося изнутри с патриархийной кухней.

 В том-то и дело, что первые два из упомянутых мероприятий вовсе не были особо рассчитаны на привлечение российского общественного мнения. Как в недоброй памяти советские времена, когда легальная демонстрация некоей религиозной активности предназначалась, что называется «на экспорт», так и здесь расчёт был сделан на «экспортное исполнение» для зарубежных приверженцев РПЦЗ (Л), которым надо было продемонстрировать «почитание новомучеников», а тем самым и «отказ от сергианства». Причём во втором случае это носило совсем уж неприличный характер. В новостях по НТВ как некий курьёз продемонстрировали путешествие соловецкого креста, который сопровождал епископ РПЦЗ (Л) Михаил (Донсков). Причём было очевидно, что и для руководства тех епархий, по территории которых он плыл, и для руководства МП (в Москве крест был встречен отнюдь не на «высшем уровне») это мероприятие вовсе не приоритетно. А что до октябрьского посещения Алексием II Бутовского мемориала, то он, и я в этом абсолютно уверен, состоялся только потому, что в этот день имело место его «высочайшее посещение» действующим президентом Российской Федерации, причём не исключено, что патриарший приезд туда также состоялся по инициативе последнего.

В чём же дело? Почему РПЦ-МП не устроило свой «юбилейный год», сулящий при соответствующей пиар-подготовке даже вполне материальные дивиденды?

На этом фоне особенно вопиюще выглядит тот факт, что в медийном пространстве РПЦ-МП совершенно незамеченно прошла дата 10 октября (27 сентября), когда исполнилось 70 лет со дня воистину мученической кончины Патриаршего Местоблюстителя митрополита Крутицкого Петра. И это на фоне того, что в Арзамасе возводится памятник основателю Московской Патриархии Сергию (Страгородскому), для которого в течение беспримерно мучительных морально и физически для себя без малого двенадцати лет священномученик Петр являл квази-каноническое прикрытие.

Для тех, кто не жил в советское время или забыл, скажу, что вплоть до зенита перестройки (т. е. до 1987-1988 гг.) на имена жертв советского террора (с самого 1917 г.) (если не считать сравнительно небольшой их части, «реабилитированной» в хрущёвскую «оттепель») существовало жесточайшее табу, нарушение которого могло стоить больших неприятностей, а в иных случаях (скажем, соответствующих публикаций за границей или распространения их в СССР) и лишения свободы за «клевету». Так что из всех официальных анналов Московской Патриархии, начиная с её выхода в публичное международное и внутреннее пространство во время войны, имя Патриаршего Местоблюстителя было напрочь исключено. Правда, в 1965 г. в магистерской диссертации Иоанна (Снычёва) (тогда ещё архимандрита), посвящённой т. н. «расколам справа» в конце 20-х – 30-е гг., митрополит Петр, естественно, упоминается. Впрочем, о его изоляции там говорится эвфемистично, а о мученическом характере его кончины и её точной дате автору было просто неведомо, что по тогдашним условиям было неизбежно. Понятное дело, что статья о митрополите Петре была и в «Словаре русских архиереев» аввы архимандрита Иоанна митрополита Куйбышевского Мануила (Лемешевского), где последнему приходилось пользоваться совсем уж эзоповым языком, например «епархией не управлял», когда речь шла о тюрьме и ссылке, или «скончался», даже если речь шла о расстреле. Опять же, и автору «Словаря» неизвестно о мученическом характере кончины митрополита Петра, да и её дата указана (в силу известной дезинформации, о которой ниже будет сказано) совсем неверная, более чем на год ранее реальной.

В свою очередь, передо мной в 1982 г. тогдашним ректором ЛДАиС архиепископом Выборгским Кириллом (Гундяевым) была поставлена задача написать кандидатскую диссертацию по русской церковной истории советского периода (начиная с Московского Собора 1917-1918 гг.), с тем, чтобы она потом могла быть переработана в семинарский курс по данному предмету.

Понятно, что написать что-то имеющее научную ценность в тогдашних условиях недоступности не только соответствующих архивов, но и более или менее вменяемой литературы, было практически невозможно. Другое дело, что и тогда в той же академической библиотеке мне были доступны многие материалы Московского Священного Собора, не говоря уже о материалах предсоборных приготовлений и связанной с ними публицистики, начиная с 1905 г., чему я постарался уделить достаточно внимания, полагая, что мой будущий слушатель-семинарист обязан знать, как в соответствии со священными канонами должна быть устроена его Церковь при условиях не только внешней, но, что главнее, наличия в ней внутренней свободы. Также я стремился к тому, чтобы максимально обходиться без белых пятен, из которых, главным образом, тогда состояла официозная версия отечественной церковной истории в ХХ веке.

...

Почему имя священномученика митрополита Петра было табуировано миродержителями тьмы на одной шестой части суши и их патриархийной агентурой понятно из того факта, что СССР был воистину «империей зла», при том, что последнее, прежде всего, выступало в модусе лжи. Но почему теперь, когда в церковном календаре Московской Патриархии он значится в сонме новомучеников, юбилейная дата его кончины не вызывает к себе интереса официальных кругов РПЦ-МП? Дело здесь, думаю, не только в окамененном нечувствии. Очевидно, есть и некоторое подспудное соображение. Всё же для созданной митрополитом Сергием структуры, прямым продолжением которой является нынешняя РПЦ-МП, Патриарший Местоблюститель хоть официально (в трудах того же протоиерея В. Цыпина) и остаётся источником её квази-легитимности, однако при этом оказывается довольно неудобной фигурой. Так же как он был ею и для самого основателя Московской Патриархии. А дело всё в том, что, как церковным ревнителям 30-х гг. были известны, так и теперь, благодаря публикаторской активности в либеральные 90-е, стали доступны его письма от декабря 1929 и более известное, благодаря публикации Регельсона, от 26 февраля 1930 г., фактически дезавуирующие центральное церковное управление, созданное митрополитом Сергием без согласия на то Патриашего Местоблюстителя на тех условиях, которые были для митрополита Петра принципиально неприемлемыми, что, собственно, обрекло его на нечеловеческие мучения на старости в течение, как теперь мы знаем, долгих почти двенадцати последних лет его жизни.

Патриарший Местоблюститель, митрополит Крутицкий Петр (Полянский), несомненно, самая трагическая фигура российской церковной истории в истекшем ХХ веке. Трагичность её связана, прежде всего, с той роковой ошибкой, которую он совершил, составив 6 декабря (23 ноября) 1925 г. своё распоряжение, на случай печальных для себя обстоятельств, неверно названное М. Е. Губониным «завещательным». Ошибка эта была, прежде всего, формальной, иначе говоря, она шла вразрез с той канонической формой передачи церковной власти, которая была установлена Высшим Церковным Управлением в 1920 г. с учётом чрезвычайных для Православной Российской Церкви условий её бытия. По катастрофическим для Церкви последствием она, пожалуй, даже превосходит такую же роковую ошибку, допущенную в феврале 1922 г. Патриархом Тихоном, выпустившим, как вскоре оказалось, ничтожное в каноническом отношении послание по случаю изъятия церковных ценностей «в пользу голодающих в Поволжье», давшее большевистскому режиму беспроигрышный козырь в его сокрушительной атаке на церковную структуру. Что же касается митрополита Петра, то совершив свою ошибку, он до последнего своего издыхания, испытывая неимоверные физические и духовные муки, оставался её заложником. Тем не менее, его образ в церковной истории остался светел, поскольку он не только стремился при всей, как оказалось, практической невозможности её исправить, но, что самое главное, оставил важнейшее свидетельство всей неканоничности того уродства в лице пресловутой Московской Патриархии, что было учинено его «Заместитителем», которое продолжает издавать свой трупный в духовном отношении смрад даже до днесь.

...

Судьба митрополита Петра уникальна в том отношении, что в епископский сан он был возведён практически сразу из чтецов (кое звание он имел ещё как выпускник семинарии). Родившись в семье сельского священника и пройдя все ступени духовного образования (последней явилась степень магистра богословия, присуждённая ему в 1897 г. в Московской духовной академии, выпускником которой он являлся), он, как не имеющий склонности к семейной жизни, ещё на академической скамье мог бы вступить в ряды учёного (правильнее было бы сказать, карьерного) монашества, что с весьма большой вероятностью привело бы его к епископству ещё задолго до революции. Тем не менее, следует, как весьма положительную, отметить ту черту его личности, что, очевидно, не имея склонности к иноческому житию, он не прельстился в своё время карьерными перспективами. Другое дело, что трудясь на ниве духовного образования, он в силу своих административных способностей всё же успешно продвинулся как чиновник по Ведомству православного исповедания, будучи к 1917 г. в генеральском чине статского советника.

В свою очередь, его положительный отклик на призыв к епископскому служению в качестве викария Патриарха Тихона, прозвучавший в 1920 г., характеризует его как человека, готового к жертве ради Церкви Христовой. Будучи с 1919 г. (как это следует из его анкеты, заполненной в 1924 г.), заведующим приютом для дефективных детей, он имел шанс уцелеть в условиях советской действительности. Тогда как епископское служение в них, безусловно, обрекало его на страдания. Церковные историки мало обращали внимание на обстоятельства этого призвания, если только не считать одного живучего мифа, о котором я скажу ниже. Между тем, очевидно, что решающая роль здесь принадлежала митрополиту Владимирскому и Шуйскому Сергию (Страгородскому), в то время влиятельному члену Священного Синода (по избранию на Священном Соборе 1917-1918 гг.). Последний несколько лет (с 1906 г.) был председателем Учебного комитета при Святейшем Синоде, когда Пётр Фёдорович Полянский был его непосредственным подчинённым. Очевидно, тогда и произошло их сближение. Так что, будучи в 1920 г. в Москве (он проживал у своего брата о. Василия Полянского, служившего в московской церкви Николы-на-Столпах), он оказался в поле зрения как митрополита Сергия, так и Патриарха Тихона, когда в почти уже пенсионном возрасте 58-ми лет (он был 1862 года рождения и, соответственно, старше и Патриарха Тихона (1865 г.р.) и митрополита Сергия (1867 г.р.)) ему пришлось круто изменить течение своей жизни.

Теперь несколько слов по поводу благочестивого мифа, в основе которого лежит в лучшем случае заблуждение, а в худшем злочестивый блеф, распространявшийся митрополитом Сергием уже в качестве создателя Московской Патриархии.

Миф сводится к тому, что, дескать, Патриарх Тихон, когда Священный Собор, с учётом чрезвычайных для Церкви обстоятельств, принял в январе 1918 г. «секретное» постановление о чрезвычайном местоблюстительстве Патриаршего Престола, якобы устанавливающего порядок передачи патриарших прав и обязанностей путём завещательных распоряжений, уже тогда указал как одного из возможных (в числе троих) кандидатов на должность Патриаршего Местоблюститителя ещё мирянина (точнее, чтеца) П. Ф. Полянского, которого знал и высоко ценил. Эту мифологему, в частности, воспроизводит в своей книге Л. Л. Регельсон.

Может, Патриарх Тихон и вправду хорошо знал П. Ф. Полянского по прежней его работе по Ведомству православного исповедания. Но, в любом случае, он никак не мог указать его в числе кандидатов на чрезвычайное местоблюстительство. Однако, прежде чем объяснить почему, нужно разобраться с тем блефом, который связан с якобы «секретным» постановлением Собора.

Увы, но российская церковная общественность в Отечестве и за рубежом не вчиталась в своё время в это отнюдь не секретное постановление, принятое без обсуждений как резолюцию по докладу князя Е. Н. Трубецкого (он был одним из заместителей председателя Собора) на пленарном заседании 2-й соборной сессии, имевшем место 25 января (7 февраля) 1918 года. Доклад этот вместе с резолюцией имеется как в Деяниях Собора (кн. 6, с. 74), так и в качестве соборного документа в ещё не закрытых тогда официальных «Церковных ведомостях» (1918, № 3-4, с. 160). Суть его сводится к тому, что пока не принято соборное определение «О Местоблюстителе Патриаршего Престола» (оно было принято на пленарном заседании 3-й соборной сессии 13/26 июля 1918 г.), Священный Собор поручает Святейшему Патриарху на случай непредвиденных для него печальных обстоятельств назначить троих кандидатов для несения ими в порядке очередности обязанностей его Местоблюстителей вплоть до нормализации положения (освобождения Патриарха в случае его изоляции или избрания Собором нового Патриарха в случае смерти по той или иной причине Святейшего Тихона). Секретным в этом деле были только имена кандидатов на чрезвычайное местблюстительство, каковые так и остались тайной для истории. Но, в любом случае, действие этого, во исполнение соборной резолюции распоряжения Патриарха Тихона, простиралось исключительно до указанной выше даты 26 июля 1918 г. и никакого нового порядка передачи патриарших прав и обязанностей не устанавливало. Другое дело, что и вступление в должность Патриаршего Местоблюстителя митрополита Крутицкого Петра (12 апреля 1925 г.) и затем объявление о вступлении в права Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополитом Нижегородским Сергием (14 декабря 1925 г.) воспринималось церковным сознанием как реализация того порядка передачи церковной власти, который якобы был установлен на Соборе в 1918 году. Этим-то, и воспользовался потом митрополит Сергий (кстати, прекрасно знавший что к чему), уже возведя ошибочное представление в канонический блеф, который он затем всячески пропагандировал на страницах издаваемого им «Журнала Московской Патриархии», где писал буквально следующее: «Главное же, передачу патриаршей власти нельзя считать в собственном смысле единоличным действием Почившего (имеется в виду Патриарха Тихона – И. П.). Он <…> имел на то особое поручение от Собора 1917-1918 гг., предложившего ему такую передачу власти временному носителю в случае, когда не окажется в наличии Собором уполномоченного учреждения» (1931, № 1, с. 2).

О том, что лежало в канонической основе местоблюстительства митрополита Петра (и, кстати, что ни в коей мере не предоставляло такой основы для заместительства митрополита Сергия), я скажу чуть ниже, а пока обращусь к некоторым деталям биографии Преосвященного Петра после его хиротонии в епископа Подольского, викария Московской епархии, которая имела место 8 октября (25 сентября) 1920 года. Кстати, его епископской хиротонии, понятное дело предшествовало пострижение в монашество и возведения в диаконскую и пресвитерскую степени священства. Всё это было совершено митрополитом Сергием, как это следует из знаменитого письма ему от 26 февраля 1930 г. находившегося тогда в далёкой ссылке Патриаршего Местоблюстителя.

Здесь интересно проследить перипетии, связанные с фигурами этих двух иерархов  - митрополитов Петра и Сергия в переломные для Российской Церкви 1920-1925 годы.

Итак, Преосвященный Петр, епископ Подольский, как это следует из всех опубликованных теперь его биографий, вскоре после своей архиерейской хиротонии (очевидно, речь должна идти о конце октября – начале ноября 1920 г.) был арестован и выслан в г. Великий Устюг, что на востоке Вологодской губернии. В Москву он сможет вернуться лишь в ноябре 1923 г., о чём будет сказано особо, поскольку обстоятельства этого возвращения, очевидно, были не случайными. Таким образом, переломные для Российской Церкви события 1922 г. застали его вне Москвы. К сожалению, нам мало что известно о том, как протекала трёхлетняя ссылка епископа Петра. Другое дело, что скромно ещё введённые в научный оборот исторические документы, тем не менее, наглядно свидетельствуют о ситуации в российской глубинке в связи с «триумфом» эмиссаров самочинного «обновленческого» Высшего Церковного Управления, либо манипулировавших боязливым консервативным духовенством, либо находивших горячий отклик у прежде забитого, а порой и бедствовавшего (если оно было сельским) духовенства. Вологодскую епархию всё это не обошло стороной. Так что епископ Петр не был в неведении относительно степени церковной разрухи, достижение которой и было тогда главной целью большевистского руководства страны.

В свою очередь, митрополит Владимирский и Шуйский Сергий (Страгородский), как уже отмечалось, состоял в 1920 г. членом Священного Синода, когда Высшее Церковное Управление (Соединённое Присутствие Священного Синода и Высшего Церковного Совета под председательством Святейшего Патриарха) 8/20 ноября того же года принимает свое знаменитое Постановление № 362, которым, как раз, и устанавливается порядок управления в Православной Российской Церкви при чрезвычайных для неё обстоятельствах.

Именно первый пункт этого Постановления и устанавливал порядок передачи высшей церковной власти в чрезвычайных условиях невозможности созыва Поместного Собора. Он гласил: «В случае, если Священный Синод и Высший Церковный Совет по каким-либо   причинам   прекратят свою церковно-административную деятельность, Епархиальный Архиерей за руководственными по службе указаниями и за разрешением дел, по правилам, восходящим к Высшему Церковному Управлению, обращается непосредственно к Святейшему Патриарху или к другому лицу или учреждению, какое будет Святейшим Патриархом для этого указано».  В свою очередь пп. 2-9 Постановления № 362 определяли уже порядок церковного управления в случае как ликвидации законного ВЦУ, так и невозможности Патриарху Тихону, либо назначенному им «лицу или учреждению» осуществлять высшую церковную власть. Иными словами речь шла о самоуправлении епархий. И, как раз, реализация данного положения Заместителем Патриарха митрополитом Ярославским Агафангелом смикшировало в 1922-1923 гг. «триумф» самозваного «обновленческого» ВЦУ, но об этом скажем ниже, уже в связи с известной линией митрополита Сергия в те лихие для Российской Церкви годы.

В январе 1921 г. он арестовывается, четыре месяца проводит в Бутырской тюрьме, а затем высылается в Нижний Новгород.

Здесь его застаёт невиданная (на фоне былых советских антирелигиозных акций) антицерковная компания февраля-марта 1922 г., развязанная большевиками под предлогом изъятия церковных ценностей «в пользу голодающих Поволжья». Подготовка к ней, в том числе путём вербовки чекистской агентуры в церковной среде (именно она затем вскоре выступит против Патриарха Тихона под знаменем «церковного обновления»), началась, по-видимому, ещё в январе 1922 г., тогда как поводом к ней стало Постановление Президиума ВЦИК от 16 февраля, оформившееся в декрет от 23 февраля (опубликован в «Известиях» 26 февраля), которым предписывалось изымать из церквей все предметы из драгоценных металлов, что подразумевало и евхаристические сосуды. Реакция Святейшего Тихона на этот, несомненно, явно враждебный по отношению к Церкви выпад, увы, оказалась неудачной. Употреблённое в его послании от 15/28 февраля выражение «акт святотатства» был тут же истолкован советской пропагандой и карательными органами как призыв к антиправительственным выступлениям, а ссылка на каноны (73-е Апостольское правило и 10-е правило Двукратного Собора) оказалась просто несостоятельной, поскольку они предполагают санкции лишь в отношении клириков, использующих священные сосуды в своём домашнем употреблении.

Общеизвестно, что единственный в России опыт реального народного сопротивления изъятию церковных ценностей имел место 13-15 марта 1922 г., как раз, в городе Шуе, входившим тогда во Владимирскую епархии (название этого промышленного города значилось в титуле митрополита Сергия). Собственно, шуйский инцидент, когда рабочие встали на защиту своих святынь, в сознании того, что ни на каких голодающих, полученное таким образом золото и серебро не пойдёт, и побудила Ленину дать отмашку к развязыванию ещё более «бешеной» антицерковной компании, о чём он писал членам Политбюро в циркулярном письме от 19 марта.

Данное обстоятельство побуждает митрополита Сергия обратиться к духовенству и пастве Владимирской епархии с особым воззванием, датированным 8/22 марта, в котором он призывает их искать компромисса с властями и, в частности, пытаться выкупать священные сосуды, внося их стоимость собранными с прихожан золотыми и серебряными предметами (такую возможность предусматривало новое постановление Президиума ВЦИК от 13 марта).

Здесь следует обратить внимание на одно важное обстоятельство для отечественной церковной истории. Именно в это время в качестве ведущего игрока на «церковном фронте» выдвигается советская тайная политическая полиция – ОГПУ в лице своего 6-го отделения Секретного отдела. И как раз в это время заместителем начальника этого отделения (с 5 мая 1922 г. он уже будет его начальником) становится Евгений Александрович Тучков (1892-1957). Он, как никто другой, подошёл для выполнения поставленной тогда высшим советским руководством задачи: не только развал канонической структуры Православной Российской Церкви, но и внутренняя дезинтеграция её епископата и духовенства, позволяющая иметь их богоборческой власти в качестве безвольных марионеток. Забегая вперёд, скажем, что эта задача была им блестяще исполнена, как раз, созданием в 1927 г. Московской Патриархии, с последствиями чего мы сталкиваемся до сих пор, имея это уродливое противоканоническое явление, в котором после 1991 г. былую роль кукловодов-чекистов с успехом переняла их проверенная агентура в лице коррумпированного епископата во главе с «митрополитбюро» в лице Патриарха и Синода централизованной религиозной организации «Русская Православная Церковь – Московский Патриархат».    

Но вернёмся к воззванию митрополита Сергия. Любопытно, что оно было отпечатано массовым тиражом в государственной типографии, что, несомненно, свидетельствует о санкционировании его властью, с которой Сергий, видимо, тогда искал контакт (хотя, скорее, ОГПУ в лице Тучкова уже нашло его с ним) в качестве потенциального возглавителя высшего управления Российской Церковью, в случае его радикальной смены ввиду репрессий, развязанных против его представителей. Несколько экземпляров отмеченного воззвания были обнаружены мной ещё в 1977 г. в доставшемся мне после кончины архиепископа б. Казанского Михаила (Воскресенского) архиве его отца (он был из вдовых священников) архиепископа Дамиана (Воскресенского) (†1937), бывшего в 1922 г. епископом Переяславским, викарием Владимирской епархии. Указанный архив был мной передан в 1988 г. в Синодальную библиотеку Московского Патриархата.

Дальнейшая жизнь митрополита Сергия до тех пор, пока в 1924 г. он вновь смог встретиться с Преосвященным Петром, к тому времени уже митрополитом Крутицким, известна гораздо лучше. Собственно, в ней имеют значение три вехи.

Первая – это пресловутый меморандум трёх от 3/16 июня 1922 г., который явился прямым актом церковного раскола, направленным против действующего законного предстоятеля Православной Российской Церкви, каковым тогда был, в соответствии с п. 1 Постановления № 362, Заместитель Патриарха митрополит Ярославский Агафангел, назначенный на эту должность Святейшим Тихоном 3/16 мая ввиду привлечения последнего к гражданскому суду и взятием под стражу. В силу краткости сего меморандума привожу его целиком: «Мы, Сергий, Митрополит Владимирский и Шуйский, Евдоким, архиепископ Нижегородский и Арзамасский, и Серафим, архиепископ Костромской и Галичский, рассмотрев платформу Высшего Церковного Управления и каноническую законность Управления, заявляем, что целиком разделяем мероприятия Высшего Церковного Управления, считаем его единственной, канонически законной, верховной церковной властью и все распоряжения, исходящие от него, считаем вполне законными и обязательными. Мы призываем последовать нашему примеру всех истинных пастырей и верующих сынов Церкви, как вверенных нам, так и других епархий». Речь здесь идёт, понятно, о самочинном ВЦУ, организованном прямыми агентами ОГПУ из числа т.н. обновленцев. Данный меморандум был широко растиражирован, внеся немалый соблазн в церковном обществе и усилив малодушие и без того боязливого клира. Понятно, что Сергий и его сообщники пошли на подписание сего «меморандума», имея недвусмысленное заверение Тучкова в том, что митрополит Агафангел ни в коем случае не воспримет высшую власть в Российской Церкви.

Однако Тучков, взявший на себя роль главного кукловода в театре церковных марионеток, здесь впервые крупно просчитался. 5/18 июня выходит отпечатанное подпольно и получившее вскоре широкое распространение послание к Церкви митрополита Агафангела, выпушенное им в качестве Заместителя Патриарха, т. е. единственного на тот момент носителя законной высшей церковной власти в нашей стране. Сознавая, что реализовать эту власть ему не дадут, а сам он вскоре будет изолирован (что и произошло), он вводит в действие положения пп. 2-9 Постановления № 362, что практически в данной ситуации означало самоуправление епархий, равно как и разрыв общения с «непослушными», каковыми, как раз, и явились похитившие церковную власть «обновленцы». Таким образом, те, кто тогда сохранил верность каноническим устоям Церкви, получили чёткое и ясное основания, чтобы не признавать бесчинное «ВЦУ», чем заметно ослабили триумфальное шествие «церковной революции», когда группировка белого духовенства «Живая Церковь» во главе с петроградским священником (вскоре он будет именоваться «протопресвитереом») Владимиром Красницким буквально терроризировала епископат и клир на местах, в открытую выступая в качестве агента советской власти и её карательного органа.

Впрочем, как известно, «обновленческое» ВЦУ раздиралось внутренними противоречиями (что изначально и задумывалось на Лубянке). Да и роль «ЖЦ», претендовавшей на то, чтобы реально рулить, да ещё прикрываясь мандатом власти, Тучкову стала не нравиться. Вот поэтому и, сговорившись, (безусловно, не без консультации с Тучковым), со своим былым другом и собутыльником Антонином (Грановским), номинально стоявшим во главе «ВЦУ», митрополит Сергий выступает 23 октября 1922 г., теперь уже единолично, с новым меморандумом, где выражает «решительный протест» против тех постановлений съезда «ЖЦ», «которые приняты в отмену основных требований церковной дисциплины, а тем более вероучения». Обратим внимание, Сергий не раскаивается в своём участии в церковном расколе и не порицает его как таковой, а лишь «протестует» против таких нововведений как женатый епископат, да против снятия отлучения с Льва Толстого. Иначе говоря, он резервирует за собой роль охранителя церковных устоев на предстоящий случай (вероятно, он ему был обещан Тучковым) схождения на нет «революционной» пены живоцерковничества, когда на церковную авансцену ОГПУ опять выпустит привычную для российского обывателя структуру, лишённую уже обрядовых нововведений и надоевшей агитационной трескотни.  Любопытно, что если первый меморандум был опубликован в журнале «Живая Церковь» (1922, № 4-5 1/14 июля), то второй увидел свет в журнале «Наука и религия» (1922, № 19, 2 ноября), очевидно, переданный туда для публикации не автором, а именно Тучковым. Это была вторая веха в жизни митрополита Сергия во время его пребывания в «обновленческом» расколе.

А третья была уже связана с его отходом от «обновленцев», вероятно, также согласованного с Тучковым. Хотя всю зиму и весну 1923 г., о чём свидетельствует ныне опубликованное «Следственное дело Патриарха Тихона» (М.: ПСТБИ, 2000), готовился процесс над ним, складывается впечатление, что доводить дело до конца творцы тогдашней советской религиозной политики не собирались. Очевидно, что «следственные действия» имели целью сломить волю Патриарха как самостоятельной церковно-канонической единицы, чему также должно было содействовать бесчинное «лишение» его священного сана и монашества на тщательно подобранном «Втором Поместном Соборе», проведённым «обновленцами» воистину большевистскими темпами 29 апреля-9 мая 1923 года. Митрополита Сергия на нём, понятно, не было. Впрочем, зарезервированная им ранее роль «охранителя церковных устоев» оказалась востребована не сразу после освобождения 28 июня 1923 г. из-под стражи по решению Верховного Суда РСФСР Святейшего Тихона, а позднее, по-видимому, когда это стало нужным Тучкову. Считается, что Сергий окончательно порвал с «обновленческим» ВЦУ, получившим теперь название «Священного Синода» 27 августа 1923 года. Однако его покаяние перед Патриархом происходит в Москве уже 5/18 марта 1924 года. Тогда же он и назначается Святейшим Тихоном на Нижегородскую кафедру, вместо оставшегося в расколе Евдокима (Мещерского). Отныне он уже до конца своих дней остаётся на переднем плане церковной политики, что, понятно, было бы не возможно без заинтересованности Тучкова и последующих советских кукловодов.

Но вернёмся к Преосвященному Петру. Его новое появление в Москве относится к августу 1923 года. В это самое время Тучков стал разыгрывать операцию по удалению Патриарха Тихона через примирение «традиционалистов» из «обновленческого» Синода, возглавлявшегося тогда Евдокимом, и тихоновского епископата. В этом случае власть разрешила бы собрать общий Поместный Собор, на котором, по мысли Тучкова, Патриарх Тихон заявит об уходе на покой, после чего будут сформированы уже подконтрольные ОГПУ органы Высшего Церковного Управления. Понятно, все карты перед Патриархом Тучков не раскрывал, потому тот и согласился на переговоры, поставив главным переговорщиком со своей стороны архиепископа Илариона (Троицкого), бывшего в то время его правой рукой. Судя по всему, архиепископ Иларион готов был проводить линию на «общий Собор», однако не преуспел в том, чтобы склонить к этому Патриарха, который, во-первых, опирался на церковно-общественное мнение, всячески его поддерживавшее и не мыслившее его добровольного ухода, а, во-вторых, убедился в слабости обновленцев как самостоятельной церковной силы. В результате в октябре архиепископ Иларион был арестован и более уже никогда (†1929) не возвращался к церковной деятельности. Что же касается Преосвященного Петра (с 1923 г. архиепископа, а с 1924 г. митрополита Крутицкого), то его ОГПУ также намеревалось снова выслать из Москвы. Однако по ходатайству Патриарха он был оставлен в столице. Видимо, Тучков связывал с ним какие-то свои планы. Впрочем, как свидетельствует дальнейшая история, этим планам не довелось свершиться. Не в этом ли одна из причин той воистину садистской жестокости, с какой в дальнейшем была учинена над ним расправа уже как с Патриаршим Местоблюстителем?

В первой половине 1924 г. Тучков взялся за осуществление нового плана «легализации» патриаршего управления, под которой понималась его полное подчинение ОГПУ. На этот раз предполагалось, что подготовкой будущего Поместного Собора будут заниматься созванные путём приглашения от Патриарха Священный Синод и Высший Церковный Совет. При этом из намеченных по согласованию с Тучковым по крайней мере двое (в то время) из 12-ти членов будущего Синода были, что называется, крепко насажены на чекистский крюк, а именно Сергий (Страгородский) и Серафим (Александров). С членами ВЦС всё обстояло куда понятнее и проще, при том, что ситуация виделась современникам совсем уж инфернальной – 6 человек, т. е. их половина, были выходцами из «ЖЦ» во главе с Красницким. Обработка Патриарха Тучковым и Красницким началась ещё в марте. Тогда же в Москву заявляется с «покаянием» и митрополит Сергий. Тучков не скупиться на посулы, вплоть до освобождения всех томящихся в тюрьмах и ссылках архиереев, сохранивших верность Патриарху. Начиная с мая, Красницкий уже делает широковещательные заявления в советской прессе. Но именно дошедший до Святейшего Тихона голос ссыльных епископов, донесённый митрополитом Казанским Кириллом (Смирновым), останавливает его от рокового шага, так что в июле данный план оказывается похороненным, а уже осенью выясняется, что окончательно.

Последние полгода жизни Патриарха Тихона Тучков ведёт себя с ним, используя классический метод кнута и пряника. То в ноябре 1924 г. ведёт с ним переговоры о проведении в Москве архиерейского совещания, а в феврале 1925 г. готовит ему официальный ответ об «отсутствии препятствий» к деятельности при нём Священного Синода из семи приглашённых иерархов – в том числе митрополитов Сергия, Серафима и Петра, то уже в марте 1925 г. стряпает новое постановление о привлечении Патриарха к уголовной ответственности. И всё это имеет целью выжать из Святейшего Тихона согласие на чекистские условия «легализации» патриаршего церковного управления.

Среди условий этой легализации было и издание Патриархом особой декларации, в которой более решительно, чем до сих пор, он д

Источник: http://sinodipc.ru/page/400/